сон 4
Дом забытых
времён
Дом, который мне снится,
наверное можно отыскать в любом городе,
в старинной его части. Это ветхие дома
с почерневшими от времени стёклами
крохотных окон, с обсыпающимися стенами,
с низкими крышами. Они могут быть или
деревянными, или каменными и они могут
быть заброшенными, а могут быть
заселёнными, но все они непременно
«говорящие». Мимо такого дома нельзя
просто пройти, не остановившись или,
хотя бы, не окинув его беглым взглядом,
потому что есть в старине таких домов
нечто притягательное, волнующее, не
понятное...
Призрачный дом из моего
сна в два этажа ростом. Он был выложен
добротным красным кирпичом и заделан
штукатуркой, которая от времени почти
вся по отваливалась. На голове здания
лежит замшелый и потрескавшийся шифер.
Окна второго этажа все наглухо заколочены
так, что кажется, будто здание-призрак
надело на все свои верхние окошечные
глаза забавные деревянные шоры, как-бы
прячась от дневного света. Зато нижние
окна дома, вросшие в асфальт, подозрительно
поглядывают на Божий мир и даже иногда
поблёскивают сквозь ржавые прутья
решёток своими матовыми от пыли стёклами.
У моего старинного дома
два узеньких подъезда с задней стороны.
Один из подъездов, тот что ближе к
проулку, имеет железную, запертую на
два больших навесных замка и недавно
выкрашенную в зеленовато-голубой цвет,
дверь. На ржавых скрипучих петлях
дальнего подъезда, чей бетонный
козырёк-огрызок прячется под большой
черёмуховой веткой, едва висит-держится
старая-престарая деревянная дверь —
почерневшая, растрескавшаяся и вся в
чёрных щелях. Эта дверь никогда не
закрывается. Всегда оттопыренная, она
при малейшем дуновении ветерка, по
временам заглядывающего сюда без всякого
повода, болтается из стороны в сторону
и протяжно скрипит, распугивая бродячих
собак и кошек.
Приходя сюда, я люблю
задержаться перед этой дверью и наблюдать
за ней, слушая её голос. Потом, едва
проникнув внутрь, я не без труда как-бы
втаскиваю эту дверь в подъезд, осторожно
облокачиваю её на стену за косяком и
она замолкает, прислушивается,
приглядывается и ждёт. Ждёт того, что
будет дальше? А дальше я поднимаюсь по
шести полуразрушенным ступенькам и
попадаю на небольшую лестничную клетку
первого этажа, с которой, помимо лестницы
наверх, расходятся три тесных коридорчика
- налево, прямо и направо. Я заворачиваю
направо и спускаюсь вниз. Ступенек в
правом отростке подъезда немного, всего
четыре, но они удивительным образом
становятся очень долгими, а тесные стены
образуют очень длинный коридор, едва
подсвеченный маленькой лампочкой времён
моего прадедушки. Эти четыре ступеньки
я пробегаю не быстро, замечая, что с
каждым моим шагом внутренность подъезда
обновляется прямо у меня на глазах!
Выцветшая и облупленная краска нарастает
и свежеет. Отвалившаяся штукатурка
заделывается сама собой и отбеливается
удивительно белой известью. А узенькая
деревянная дверь, перед которой я
оказываюсь вплотную, спустившись на
крохотный пятачок с четвёртой узенькой
ступеньки, оказывается абсолютно
новёхонькой. Вид этой двери напоминает
мне плитку молочного шоколада, хотя это
странно, потому что она имеет кремовый
оттенок и поделена всего на два
«аппетитных» квадрата, но именно поэтому
эта дверь мне кажется невероятно
«вкусной» и притягательной! Дверь не
заперта и открывается, едва я только
касаюсь её. Открывается она внутрь. Я
словно проваливаюсь в задверной мир и
сразу же оказываюсь на небольшом выступе,
г-образно окаймлённом деревянными
перилами на железных тонких и кривых
прутьях, утонувших в сером веществе
бетонной плиты, заботливо застеленной
широкой дорожкой, связанной из цветастых
лоскутков разнообразных тряпиц.
Задержавшись на мгновение, я беглым
взором окидываю помещение. В комнате
светло и уютно. Чистый дневной свет,
проникающий внутрь из трёх, близко
отстоящих друг от друга, окон наполняет
комнату, делая её более просторной, чем
она есть на самом деле.
У среднего окна стоит
небольшой круглый столик, но стоит он
не в плотную к окну, а чуть поодаль от
него. У самого же окна стоит стул, а на
стуле сидит человек. Его лица я не вижу.
Приглядевшись, я замечаю, что руки этого
человека, который может быть и мужчиной,
и женщиной, испещрены морщинками и они
спокойно лежат на старой, пожелтевшей
от времени, газете. Под газетой красуются
ажурные узоры ослепительно-белой,
очевидно вязаной крючком, скатерти,
покрывающей зелёное сукно старенького,
но хорошо сохранившегося стола. Ещё я
вижу, что на человеке, сидящем спиной к
окну, вязанный свитер приятного серого
оттенка и этот свитер вполне могли бы
надеть как мужчина, так и женщина. Ещё
я замечаю на худощавых плечах молчаливого
человека у окна серо-коричневый плед в
чёрную клетку, который тоже не мог мне
намекнуть, кто же передо мной? Под столом
я видела ноги в калошах и всё время
силилась определить кто за столом —
старая женщина или старый мужчина, к
которому я пришла и который ждал меня?
С этим беззвучным вопросом я и спустилась
в комнату. Я поздоровалась и человек
одарил меня улыбкой — доброй, успокаивающей.
Оглядев комнату, я остановила свой взор
на громоздком старинном комоде, украшенном
вязанной салфеткой. На комоде стоял
большой чёрный будильник с огромными
цифрами на циферблате без стекла. Этот
часовой механизм так громко тикал, что
по массивным стенкам деревянного комода
к самому полу стекала лёгкая дрожь.
Помню, я взяла этот объёмный диск
измерения времени обеими руками и не
без труда оторвала его от комода, едва
удерживая — до того он был тяжёлый и
громоздкий. Удивительные ощущения
наполнили всё моё существо, протекая
мощным импульсом через всё тело - от
кончиков пальцев в глубину сердечной
мышцы. Чудилось, что этот механизм вовсе
не будильник, но нечто живое. Почему-то
я подумала про сердце. Про сердце этого
мира, где я сейчас нахожусь. Этот тикающий
предмет излучал тепло и от него исходил
импульс жизни. Я чувствовала, что в моих
руках не мёртвый механизм, но нечто
живое, принявшее понятную мне форму...
В конце концов я перенесла
будильник на стол, за которым сидел
некто, и, поставив его перед собой,
прильнула к нему, вслушиваясь в его
мерное тиканье:
-Грустишь? - Звучал голос
старинных часов в моём сознании.
-Тоскую, - отвечала я,
поглядывая временами на мир за окном,
- не хочу возвращаться, - поясняла я своё
чувство кому-то, чей голос слышался
внутри меня так же явственно, как слышим
мы голоса тех, с кем живём и кому
небезразличны, - Хочу остаться здесь...
-Не твоё время, - не то
тикали часы в ответ, не то отвечал голос
того, кто сидел рядом и чьего лица я не
видела как бы не старалась.
-Можно погуляю? -
Поднявшись, посмотрела я на окно слева
с большой форточкой.
-А я могу запретить? -
Ответствовал мне добродушный голос.
Я поднялась с
несвойственной мне лёгкостью, точно
была бестелесна, и словно бабочка про
порхала по всей комнатушке, разглядывая
её содержимое. Все предметы, находившиеся
здесь, были очень старыми, но в очень
хорошем состоянии. Все они были мне
знакомы и о чём-то напоминали. О чём-то,
чего я не помнила, но к чему стремилась
каждую минуту своей жизни. Каждый ажурный
узор вязанных салфеток и угольников
толстобоких подушек виделся мне виточком
чьего-то прошлого, как-то связанного со
мной. Каждая книжка, растолстевшая от
бремени пролетевших над ней времён,
была знакома мне в лицо и я наслаждалась
осколками памяти о том, как когда-то
давно я своею мыслью ходила по их мирам,
аккуратно следуя по лабиринтам
увлекательных слов. Даже паутинка пыли
в дальнем углу комнаты, спрятанная под
кроватью, казалась мне колыбелью
воспоминаний...
-И всё-таки я пойду! -
Задержавшись у стола, решительно сказала
я.
-Иди, но обязательно
возвращайся! - Тонкие пальцы старческих
рук волнительно теребили паутинку
вязаной салфетки, - Не задерживайся...
Вечереет...
Я ничего не ответила,
лишь молча кивнула головой. Потом я
завела будильник на без четверти пять
и подошла к окну с форточкой, распахнув
которую, до пояса высунулась наружу.
Слева я увидела большую
водосточную трубу ярко-оранжевого цвета
и, глядя на неё, я испытывала какой-то
детский восторг. Вспомнились звенящие
прозрачные ручейки и деревянные
кораблики, плывущие по мостовой.
Вспомнились острова-камни между ними,
по которым я ступала босыми ногами,
догоняя свой кораблик.
Сейчас тут было сухо и
немножко пыльно. К ладоням рук налипла
серая дорожная пыль, а чуть дальше от
окна взад-перёд прохаживались важные
господа в шляпах и серых костюмах со
своими дамами. Они были абсолютно
реальными и одновременно призрачными.
До меня доносились их голоса, я с упоением
слушала отрывки их разговоров, чётко
представляя в своём сознании предмет
беседы, в которую мне украдкой
посчастливилось вникнуть. Мне нравились
одеяния людей, эпоха которых давно
миновала. Мне нравились нищие, у которых
был свой мир, ещё более богатый и
таинственный, чем у тех, кого называли
господами и дамами. И странное дело! Я
могла как-бы проникать внутрь любого
прохожего и воспринимать его
действительность его же чувствами! При
этом я оставалась сама собой и человек,
проницаемый мною, тоже оставался при
себе. Я чувствовала боль утраты и радость
приобретения, волнение страстного
порыва и осознавала тщетность бытия. А
потом звенел будильник...
Он звенел так громко,
что моё тело словно наливалось свинцом
и я с трудом передвигалась. Оказавшись
у настежь раскрытой форточки окна,
вросшего в мостовую, выложенную
булыжниками, я падала в беспамятстве,
а когда открывала глаза, то оказывалась
в реальности своего времени, в жилище
своего мира на своей кровати в кругу
своих родных и любимых людей...
12.01.2015г., г.Н.-Ф., ЮНиС
Комментариев нет:
Отправить комментарий