Сон восьмой. В поисках спасительного портала

Я вижу город — огромный, серый, безликий, но он не пугает и не вызывает отвращения, потому что весь залит солнцем. По его широким улицам, зигзагообразно петляющим между глазастыми домами, текут целые толпы людей. Давки нет, жизненного пространства хватает всем. Никто не стоит на месте, абсолютно все куда-то двигаются и это движение хаотично. Люди одеты в яркие, я бы даже сказала, кричащие одеяния. От пестроты людского потока рябит в глазах и очень скоро моим разумом овладевают растерянность и паника. Я стою на плоской крыше одного из домов и пытаюсь понять, что мне делать? Сначала я решаю спуститься вниз, чтобы попытаться идти хотя куда-нибудь, как можно плотнее держась к домам. Потом я отказываюсь от этого решения в пользу страха и продолжаю стоять и смотреть вниз. Я знаю, что мне очень нужно уйти отсюда, что выход где-то там, внизу. Мне известно, что на одной из улиц я найду портал, за которым находится мой мир. Но я не знаю, как он выглядит и сумею ли я добраться до него прежде, чем растворюсь в этой безликой массе ярко разодетых оболочек праздного духа. Я чувствую, как от напряжения мутится рассудок и боль электрическими разрядами проходит сквозь тело, делая его мягким, бескостным, бесконтрольным и абсолютно чужим. Взмокнув от внутренней борьбы с самой собой, я как-бы оседаю и растекаюсь по кровле дома, уже не в состоянии пошевельнуться. Теперь перед моими глазами только небо — низкое, тяжёлое, бледное. Солнца нет. Оно утонуло в мясистых буграх диких туч, наплывших едкой серой слизью из-за горизонта. Небесная твердь на глазах сходила с ума, помрачённая ртутным веществом злой бури. Чёрное, ухабистое брюхо рваного неба, припорошенное пеплом тучных косм, дрожало и стонало. По временам оно исторгало из своего нутра нити разжиженного пламени. Весь мир грохотал и сотрясался, ожидая нового спазма небесного сумасшествия. Я видела тени. Сорвавшиеся с кончиков воздушных змеевиков, они необузданной стаей стервятников устремились на меня. Времени на страх и сомнения у меня уже не оставалось. Нужно было подниматься и бежать или ждать, когда тени сожрут меня, открывая передо мною врата вечного мрака и бесформенной пустоты, не знающей ничего светлого и одухотворённого. Оказавшись внизу, я терялась в толпе людей с пустыми глазами и мёртвыми лицами. Я кричала в их уши, я звала их взгляды, я хваталась за их оболочки, ещё не совсем понимая, что они — пустота, её мишура, её кровь -яркая, липкая и ядовитая. Каждый такой взгляд прожигал душу. Каждое соприкосновение вызывало паралич чувств. Каждый шаг грозил быть последним, но я, всё же, не останавливалась. Не чувствуя себя и не видя, я искала дверь в свой мир, но всюду были лишь огромные зеркальные окна, искажавшие действительность и тем самым высмеивавшие всякую попытку уйти отсюда. Это были не просто окна, но какие-то странные существа, каждое из которых представляло собой одно большое плоское око в форме сильно вытянутого прямоугольника ртутного оттенка. Эти оконноподобные существа изгибались, корчили рожи, покрывались пупырышками, словно кипящая вода, и взрывались, пытаясь дотянуться до меня каскадом вязких серебристых искр. Улицы, казавшиеся сверху безжизненными, тоже были чем-то живым. Они то вздымались буграми, рыхля на себе чешую брусчатки, то опадали, образуя трещины и ямы. Они путались между собою, водя меня по кругу. Они настойчиво стряхивали меня с себя, подсовывая ямы, трещины, неровности и всякого рода нагромождения. Я была так измучена, что едва держалась на ногах, но останавливаться было нельзя и я, спотыкаясь и падая, шла дальше. Наконец мои глаза разглядели в море бесчувственных лиц живое человеческое лицо. Худощавое, бледное, испещрённое глубокими морщинами, оно вдохнуло в меня жизнь, которую теперь было не сломить ничему, что до сего момента посягало на мою душу. Что есть сил я побежала к этому носителю настоящей жизни, отыскивая его за телами безликих пустышек. Он был худощав и высок. Старик, с жидкими седыми волосами и реденькой бородкой, шёл вдоль улицы невероятно твёрдой походкой. Неприметная одежда бледно-коричневого цвета делала старца неприметным в пёстрой толпе безликих людей. Догнав его и опередив, я схватила старческие руки, омывая их слезами. У человека, которого я встретила, были большие ладони, горячие как огонь. А ещё глаза — голубые, глубокие, проницательные. Едва я коснулась этих старческих глаз своим измученным взглядом, мир в одночасье переменился. Всюду, сколько хватало глаз, зеленели благодатные поля, укрытые прозрачностью высокого неба, напоенного солнечным теплом. Всюду виделась жизнь — жужжали шмели, порхали бабочки, кое-где цвели диковинные кусты, украшенные золотисто-розовыми бантами цветов. Птицы голосили высоко в небе, стрекотали кузнечики у ног. Русый мальчишка бежал по пушистой траве к ручью, звенящему где-то совсем рядом.

А тот, кто был стариком, сейчас стоял передо мной молодым, полным сил и жизни, человеком. Он ни сказал ни слова, но его взгляд поведал мне многое, о чём я буду помнить всегда...

Портал? Как же глупа и слепа я была, когда думала, что какой-то мёртвый предмет сослужит мне добрую службу, препроводив меня от мира мёртвого хаоса в мир живого, где всему положен свой закон и дан свой порядок? Я думала, что лего, лишь дотронувшись до «магического» предмета, получу возможность иной жизни, но это, как выяснилось, заблуждение...

Мне нужно было сделать выбор, а потом многое претерпеть, чтобы только суметь разглядеть живое, настоящее, цельное. А потом ещё нужно было зацепиться за это, не упустить... И только тогда мир переменится, преобразится! Его законы обретут силу действия и всё обретёт полноту замысла Творца. Мёртвое уже будет не способно подавлять жизнь иллюзиями, живое уже не обманется смрадом мертвенного стояния, потому что между мёртвым и живым нет ничего общего...

09.04.2015г.,г.Н.-Ф., ЮНиС

Сон седьмой. В опасной близости от поражённой недугом земли.

Маленькая аккуратная комнатушка с небольшими оконцами по всему периметру, судя по всему, являлась чем-то вроде больничной палаты пост апокалиптического времени. В этом небольшом помещении кроме меня находилась молодая женщина азиатской наружности, но почему-то со светлой, почти белой, кожей. Она была худощава и высока. На ней было надето воздушное лёгкое платье пепельного оттенка с крупными синими розами. Её грубые и прямые чёрные волосы были подобраны в хвост, сдвинутый вправо и спадающий через правое плечо на грудь. Она сидела на железном стуле напротив меня, рядом с люлькой, в которой лежал полуторагодовалый малыш. Он был слаб, бледен и тяжело дышал. Женщина-азиатка без умолку говорила об этом маленьком человечке, время от времени бросая на него безразличный колкий взгляд. Её резко очерченные губы напряжённо двигались, отчеканивая слова, разбивающиеся звонкими осколками тишины, царящей во внешнем мире за стенами нашего сомнительного укрытия. Мне надоело её слушать. Я, делая вид, что не слышу её и даже не замечаю её присутствия, подошла к малышу. Вынув его из колыбели, я нежно прислонила ребёнка к своей груди:

-Сколько бы времени не осталось, - тихонько, но твёрдо проговорила я, - я останусь здесь, с ним...

Чёрнобровая женщина грациозно вскинула своими костлявыми плечиками и, чуть улыбнувшись, предложила:

-Может вам и позволят остаться с ним, а сейчас давайте прокатимся и посмотрим, что сделалось с пространством этой ветки, - Она резко поднялась со стула и решительно направилась к узенькой низкой двери. Приоткрыв её, азиатка, не терпящим возражений тоном, сказала:

- Проедемся, не спеша, по линии этого яруса, а затем вернёмся в этот же тупик! - Закрыв дверь, нервозная дама предложила мне уложить ребёнка в его постельку и расположиться рядом с ней, у окна. 

Погладив мягонький пушок волосиков малыша, я поцеловала его лобик и уложила в люльку. Едва я выпрямилась, как комнатушка заскрежетала и, содрогнувшись, тяжело поползла вперёд, покачиваясь из стороны в сторону. Только теперь я поняла, что помещение, в котором мы все находились, являлось чем-то вроде вагона, но гораздо меньшего размера в обычном нашем представлении. Он тяжело и медленно перемещался по толстым сдвоенным рельсам, протянутым как нити от одной гигантской вышки до другой, от одного скалистого уступа до другого — через пропасти, через пустоши, через хаос материи там, внизу. Мы молча смотрели в окно, вниз. Там, напоминая сталагмитовые рощи, вобравшие в себя все мыслимые и немыслимые оттенки разнообразных красок, росли желеобразные массы, припудренные белёсо-серой пылью, приглушавшей буйство красок ядовито-яркого хаоса. Некоторые маслянисто-мармеладные столбы напоминали очертания зверей, птиц и растений. В некоторых скоплениях можно было угадать привычные для человека предмета. Я, например, смогла разглядеть в одном таком сталагмите голову единорога, посаженную на изящно изогнутой шее, из которой, чуть ниже, как-будто вырастали семь маленьких перистых крыльев. Ещё я сумела разглядеть целую поляну цветастых юл разного диаметра. На мгновение мне даже показалось, что ими можно играть, до того они все были реалистичны и привлекательны!

Присматриваясь к отдельным столбам этой гигантской рощи, наглухо затянувшей всю земную твердь, можно было заметить, что каждый нарост внутри пульсирует меленькими огонёчками, напоминающими брызги воды из фонтана в лучах полуденного солнца. Иногда случалось, что один из множества сталагмитов начинал судорожно вибрировать и, скакнув вверх, оседал жижей, а потом тут же вытягивался, заметно увеличившись ввысь и чуть-чуть вширь:

-Скоро здесь и вовсе нельзя будет проехать, - тревожно заметила азиатка, не отрывая взгляда своих чёрных глаз от цветастых захватчиков земли, представляющих смертельную угрозу для людей, научившихся выживать в таких вот вагончиках-панцирях, в одном из которых находились сейчас мы. В тесных комнатушках, ползающих по металлическим навесным рельсам, образующих грубый кокон, который с каждым разом становится всё плотнее и неустойчивее.

-Это очень красиво, - заметила я вслух, указывая на сталактитовые дебри, верхи которых походили на разнообразные ёлочные украшения, - напоминает детство. Много ярких игрушек, разноцветных огней в новый год и на Рождество, призрачные мечты и грёзы о чём-то, чего не существует... - Я на мгновение замолчала и посмотрела в лицо той молодой особы, с которой мне суждено было сейчас ехать в одном вагоне-панцире через яркий хаос иллюзий.

Женщина, скривив губы в недоумевающей улыбке, хотела что-то сказать, но я не дала ей проронить ни слова, продолжая озвучивать свою мысль:

- Мы думали, что мира наших иллюзий не существует, но кто знает наверняка, что это такое? - Я кивком головы указала на кристально-цветастые желейные наросты внизу, - Может быть всё это и есть иллюзии, миражи, страхи, обман и пустота всего человечества, материализовавшиеся и теперь уничтожающие нас самих, как нечто вредное самому Мирозданию? Так, как если бы мы были чем-то несуществующим, чьё бытие лишь предположение, тень? И теперь не они, а мы все превратились в иллюзию, в пустоту, в ничто... Похоже на то, что ещё немного и для нас не останется здесь места, но! Но кто скажет, не наша ли в том вина? Может спасение вовсе не снаружи, но внутри нас? Внутри каждого отдельно взятого человека, с его помыслами, с его сутью, со всем тем, чем он является, а не с тем, чем кажется?..

-Полно-те, дорогая! - Нервно съёжившись, воскликнула моя слушательница, - Чем бы это ни было, мы этого сильнее и мы найдём решение проблемы!

-Мы — это кто? - Саркастически усмехнулась я, - Человечество? А вам не кажется, дорогая, - тем же языком и в тон моей собеседнице излагала я свои мысли, - что человечество именно тогда на краю пропасти, когда каждый из живущих думает исключительно о всём человечестве, теряясь в грандиозных планах по его спасению и это в то время, когда каждому человеку следовало бы задуматься исключительно над собой, над своей жизнью, над целями, которые приследует он, а не кто-то иной?.. И ещё, - горько усмехнулась я, - не смешно ли думать, будто убийство себе подобных приведёт к спасению жизни всего человечества?! Хорош метод борьбы за спасение жизни убийством пусть слабых, пусть незащищённых, но всё же живых! Чушь это и вот ещё что я вам скажу, - поднявшись с металлического стула, я грозной тенью нависла над «воительницей» за жизнь, - Если и есть какой-нибудь способ человечеству выжить, так это только жизнь! Жизнь каждого человека, даже самого слабого, самого безнадёжного, самого неприспособленного к условиям жизни, продиктованным кошмаром, вырвавшимся из пустоты омертвелых душ! Закон таков, что чем больше жизни, тем меньше смерти, но никак не наоборот! Взгляните хоть на эти коросты, - указала я рукой в сторону желеобразных сталагмитов , заполонивших собою всё пространство внизу на сколько хватало глаз, - что пробиваются к бытию и пусть они послужат нам примером того, как мы должны стремиться жить — через содрогание, через спазм, через муки, через скачок через себя... И не просто жить ради своего выживания, но жить ради другого, кто менее силён и кто совсем рядом...

-Утопия, - едва слышно прошептала азиатка, став бледнее, и тут же перешла к окну напротив, - Ой, - радостно вскрикнула она, - Смотрите! Смотрите, ожерелья! - Азиатка резким и быстрым движением руки отварила окно и протянула руку наружу. Я тоже распахнула своё окно и тоже высунула руку, стараясь нанизать на неё всюду парящие кольца, состоящие из пористых капель шоколадно-кремового оттенка. Никто из нас, находившихся здесь, не знал, что они такое — эти кольца. Но они заменяли нам питие и пищу, так что повстречать скопление ожерелий было большой удачей. Проглотив только лишь «бусинку» такого кольца, можно было почувствовать как жажда и голод уходят, а им на смену приходят сила и внутреннее удовлетворение. Одного такого «ангельского нимба» хватало на то, чтобы погасить гнев и злобу нескольких людей. Вот и моя соседка, поймав три ожерелья, изменилась, едва проглотив капельку от одного из них. Даже её резкие черты лица сделались плавными, жесты — размеренными, а мысли — спокойными, мирно текущими...

Улыбнувшись, женщина-азиатка стала рассказывать мне про свои детство и юность, вспоминая самые добрые моменты. Её глаза стали светлее, а лицо умиротворённым. Никаких резких фраз не слетало с её губ, наконец-то пропитанных бархатистой мягкостью. Никакой подозрительности не таилось в её интонациях — она вся словно преобразилась и, подойдя к колыбели, аккуратно взяла малыша на руки и нежно передала его мне:

-Он слаб, - сказала она с чувством сострадания, - не плачет совсем, но у вас есть «нимбы» ангелов, так что пусть он остаётся у вас... Вернее, вы можете остаться с ним, здесь.

В это время вагончик-палата чуть качнулся и встал на месте. Мы вернулись в свой тупик. Из-за узкой низкой двери вышел рослый мужчина средних лет со светлыми волосами, словно окрашенными весенним солнцем:

-Наш челнок причалил, - сказал он, - пора проститься.

Я улыбнулась ему, а затем женщине-азиатке. Она, посмотрев на малыша, лишь тихонько повторила сказанное прежде:

- Да, пусть остаётся здесь с вами, хотя это опасно. Рельсы этого яруса слишком близко к земле, но если вы так решили...

-Да, - кивнула я в знак согласия, - я так решила...

Они вышли и я слышала, как, скрежеща, покатился другой такой челнок по рельсам вдаль, на другой уровень — более безопасный. А я осталась в опасной близости от цветастого нечто, но была счастлива тем, что могу держать крохотное создание на руках, помогая ему жить. В первые за это долгое время, ребёнок открыл свои глазки и широко улыбнулся мне, высунув из одеяльца крохотную ручонку. Я положила в его ротик две бусины «ангельского ожерелья» и подумала, что нужно изъездить всю ветку этого яруса, не пропуская ни один из тупиков, и, как знать, может не всё так плохо, как показалось сначала, когда мы прокатывали путь, считая лишь его один более-менее ещё безопасным на этом ярусе!? Уложив ребёнка в люльку поудобней, я взяла её и перенесла в кабину управления. Там, надёжно закрепив её рядом с собой на широком сидении, я дёрнула рычаг и мы медленно покатились по рельсам, наслаждаясь присутствием друг друга и наблюдая за миром, разросшимся внизу, за стеклом. Яркие огни желеобразных ядовитых сталагмитов, казалось, блекли. Мы проезжали высоко над ними настолько, что их фосфоресцирующее излучение не причиняло нашим глазам никакого вреда. Проехав какое-то незначительное расстояние, мы снова въехали в облако «ангелских нимбов». Через открытые окна они заполонили всю нашу кабину так, что пришлось открыть дверь в комнатушку, чтобы часть из них с потоком воздуха просочилась туда и там осела. Малыш, обеими руками перебирая сразу несколько колец, задорно смеялся и аппетитно откусывал по бусине то от одного «нимба», то от другого. Его большие голубые глаза блестели как горный хрусталь, а щёчки пылали здоровым румянцем. Я понимала — кризис миновал и теперь у нас есть силы жить и ехать дальше!

13.03.2015г., г.Н.-Ф., ЮНиС

Сон шестой. Поглотивший себя колизей

Мне лет шесть, не больше. Я опрятно одета. На мне коротенькое красное платьице в большой белый горошек. На ногах белые ажурные гольфы почти до колена и красные сандалии, каждая из которых украшена белой бабочкой из замши. Волосы заплетены в две русо-пепельные косички, украшенные на концах большими пышными бантами ярко красного цвета. Я стою посередине мраморной глади каменного пола колизея и смотрю ввысь. Там, растворённые прозрачно-бирюзовой водой, блестят золотые песчинки солнечных лучей. Они, сбившись стаями игривых искр, даже не опускаются, но медленно парят вниз — в самую толщу глубоких вод, поглотивших этот мир задолго до того, как я очутилась здесь. Хорошо, спокойно. Вода вокруг меня прозрачная, холодного синего оттенка слегка посеребрённая пробегающими мимо течениями. Чем выше я простираю свой взгляд, тем светлее и, кажется, легче становятся воды подводного царства безмолвия и тишины. Я, не покидая облюбованного мною пяточка, медленно поворачиваюсь по часовой стрелке и с нескрываемым любопытством оглядываю могучие стены, колонны и арки затонувшего колизея. Это не руины, но цельное строение-великан, мощь и красоту которого надёжно скрыла от глаз людских живая вода. Колизей, отбрасывая иссиня-пепельные тени, горд и грозен настолько, что от одного только его вида холодеет кровь и стынет душа. Его могучие шершавые камни, местами проросшие меленькими коралловыми отростками разных цветов и оттенков (от смелого бурого до ядовитого жёлтого), слепотой высоких своих арок глазел в толщу вод неподъёмной тоскою и смертоносной ненавистью. Казалось, он весь содрогался в спазмах злости и яд отбрасываемых им теней готов был пожирать всё, чего бы ни коснулся. В безмолвии этого мёртвого исполина слышались стоны, рёв, скрежет, вой и множество прочих звуков, которые убийственны для платяного сердца. Всего этого не выдержала бы ни одна живая душа. Хорошо, что вода удерживала этого монстра своей глубиной, не позволяя колизею когда-нибудь хоть на мгновение взглянуть на надводный мир. Он, тот мир наверху, не выдержал бы этого взгляда, этого смрадного дыхания мёртвых камней ненасытного в своих извращённых злодеяниях колизея. За размышлениями, я совсем не заметила, как круг стен колизея сужается. С каждым мгновением вода пузырилась всё больше и очень скоро она вся уже кипела и никак не могла остановить движения мёртвого исполина, почувствовавшего жизнь — яркую, незащищённую и такую доступную.

Мраморные плиты, наскакивая друг на друга, ломались и острыми рёбрами вонзались в пенящуюся толщу воды, выпуская из неё струи серо-жёлтой пены. Дышать стало тяжело, почти невозможно. Свинцовая пыль и песчаная жижа забили лёгкие, но я не боялась. Я твёрдо стояла на ногах и терпеливо смотрела наверх. Мне, взрослой и спящей, было ужасно страшно за себя во сне - бодрствующую и маленькую. Я силилась проснуться, но явь сна не отступала, а колизей, рыхля осколками камней и мраморной крошкой дно, уже почти замкнул смертельное кольцо над ребёнком, чьё бледное личико ни капельки не содрогнулось от страха. Казалось, этому кошмару не будет конца, но скоро, пронизывая толщу вод, сплошь испещрённую камнями разрушающегося исполина, до слуха девочки донёсся низкий свист — спасительный возглас синего кита. Он был немногим больше меня теперешней, но такого размера было достаточно, чтобы посадить малышку на свою спину и унести её прочь от этого места!

Синей стрелой кит мчал меня наверх. Туда, где воды становились спокойнее и чище. Где скопления солнечных искр встречались чаще, делая воду тёплой и серебристой. Едва мы только выскользнули из утробы колизея, почти совсем сомкнувшегося верхним своим ярусом, я стала смотреть вниз. Мне хотелось увидеть, что станется с этими возведёнными адом стенами? Сомкнувшись сверху, колизей образовал вершину, а затем стал втягивать её внутрь себя, как-бы пожирая саму свою сущность. Его каменные колонны, арки и стены словно сделались восковыми и, тяжело содрогаясь и громыхая, плавно изгибались от центра ко дну.

Чем выше мы уплывали от этого места, тем больше колизей походил на громадную гнилую тыкву, которая очень скоро распалась серой пылью от пустоты внутри, оставив после себя гнилостный зловонный дух...

Синий кит, а вернее китёнок, оставил меня у кромки голубой воды на песчаном берегу. Странно, но одежда на мне не была мокрой, будто я вовсе не была в воде, а всё время гуляла здесь, по песчаной морской косе, любуясь синевой неба над бирюзой спокойных вод, пригретых солнцем.

 05.03.2015г., г.Н.-Ф., ЮНиС

Сон пятый. Мир одиннадцати стульев за овальным столом

Это был мир, насквозь пронизанный холодом. Или даже составленный им — нещадно бичующим, нескончаемым и мертвенно живым. Белый мир, на просторах которого я очутилась давнишней поселенкой, выглядел огромной снежно-ледяной пустыней, испещренной иссиня-чёрными прожилками нешироких трещин, в которых проглядывалась чёрно-синяя вода — мёртвая и злая. Именно она стояла стражем между мирками невольников, застрявших в этой ледяной пустыне. На каждой, относительно небольшой ледовой чешуйке, запрошенной крошкой сухого снега, размещалось человеческое жилище. Оно походило на большую коробку - контейнер, облицованный оцинкованным гофрированным проф листом. Ни окон, ни дверей у этого железного прямоугольного сооружения не было видно, а при более близком рассмотрении становилось понятно, что стены слепого строения сплошь покрыты иссиня-серебристой наледью.

Здесь всегда был вечер — белёсо-фиолетовый или изжелта-белый. Здешний ветер не унимался ни на мгновение и потому в холодном воздухе всегда можно было видеть снежные завихрения, расчерчивающие белыми языками холодный воздух. Иногда, на очень короткое время, на плоскости свинцового неба не весть откуда возникал крохотный солнечный глаз, похожий на бледную овсяную крупицу. И вот в это-то время из ледяных коробок высыпал люд. Их лиц было не разглядеть. Каждый из них пытался скрыться от ветра, прикрываясь кто одной, кто двумя руками. Подходя к краю своего снежного острова, люди перекрикивались друг с другом, силясь перекричать вой ветра. Одежды на всех были мрачные и изрядно потрёпанные. На мне было надето приталенное полупальто болотно-зелёного оттенка. Голова была укутана старенькой шалью, из под которой высовывалась прядь заиндевелых волос. Ногам, обутым в большие валенки, было тепло, а вот руки совсем замёрзли, потому что у меня не было рукавиц. Я тоже подошла к кромке своего островка и увидела, что трещина, до сих пор казавшаяся маленькой, на самом деле была большой ледяной расщелиной, откуда на меня глядела чёрная бездна холодных вод. В следующее мгновение я отчётливо почувствовала, как из под моих, обмякших от страха, ног уходит твёрдость льда, превращаясь в сухую скрежещущую ледяную крошку. На какие-то доли секунды этот замороженный мир покачнулся и я бы, конечно, упала. В бездну. Но чья-то тёплая рука крепко держала мою руку и настойчиво тянула вверх. Мелкие иголки льда и крупицы сухого снега обжигали лицо и не давали возможности видеть происходящего и только тепло руки, удерживающей меня над пропастью в никуда, вселяло надежду. Всё, что я могла делать в тот момент, это только не мешать. И я не мешала, целиком доверившись той силе, что вытягивала меня из расщелины. В конце концов мы оба лежали на холодном снежном настиле, тяжело дыша и облегчённо глядя в небо, сплошь пронизанное белыми снежными хлопьями:

-Надо вставать, - услышала я твёрдый голос где-то совсем рядом, - пора уходить.

Тяжело поднявшись на ноги, я увидела перед собой человека — крепкого и высокого. Он кое-как был укутан в светло-коричневого цвета плед в шоколадную клетку и в тонкую чёрную полоску:

-Надо спешить! - Его голос не допускал возражений, - Идём...

Видя, что я стою не шелохнувшись, человек снова взял меня за руку и как маленького ребёнка повёл за собой. Мне казалось, что мои мысли тогда были далеко от тела, что они всё ещё там, в ущелье, мятутся страхом над бездной и не могут оттуда улететь. Дороги не помню, не видела. Перед глазами стояла белёсо-серая рябь, а в ушах звенел ветер. Помню, мы оказались у такой же коробки-контейнера, какие есть у каждого, потерянного здесь, правда заметно большего размера. Открывалось жилище как багажник легкового автомобиля — поднятием двери вверх. Сама же дверь была лишь частью стены, которую нельзя заметить, потому что она совсем неприметна. Оказавшись внутри металлической коробки, я не заметила ничего особенного. Тёмное холодное пространство, защищённое от ветра, только и всего. Однако, так было только до тех пор, пока дверь не встала на своё место, слившись со стеной. Зажёгся яркий свет, хотя никакого источника света я не заметила. Он просто наполнял собою комнату, делая её просторной, уютной и тёплой. В западной стене, не понятно откуда, образовался большой добротный камин, а над ним — широкая полка с большими механическими часами. Стрелки показывали семь часов, вероятно, вечера. Ещё там стояли какие-то фотографии в деревянных, покрытых золотистым лаком, рамках и тонкая, невысокая, изящная ваза из стекла нежно-розового оттенка. Посередине комнаты, окружённый одиннадцатью стульями, стоял большой овальный стол из красного дерева. Он весь, как и стулья, был украшен резьбой. Подойдя ближе, я поняла, что поверхность стола представляет собой рельефную карту, со всевозможными обозначениями троп, гор, холмов, лесов, озёр и речек. Но я не нашла обозначения ни одного населённого пункта и это очень удивило меня. Мне хотелось спросить об этой странности человека, приведшего меня сюда, но его не оказалось в комнате. Осматривая помещение снова и снова, я попыталась найти дверь или место, где бы мог скрыться от меня хозяин жилища, но таких мест не было, как и дверей. Всё было на виду. Никаких посторонних звуков, не считая весёлого и уютного потрескивания ароматных поленьев в камине. Помедлив немного, я подошла к камину и расположилась на полу поближе к рыжему пламени. Глядя на всполохи огня, я безудержно рыдала, но не от отчаяния, а от понимания того, что снова остаюсь одна.

Одна... Так было с тех пор, как я себя помню и мне всегда казалось, что это нормально, если бы не это падение в бездну и спасение от неё. Я плакала от того, что потеряла человека, тепло и силу руки которого почувствовала каждой клеточкой своего естества. Всхлипнув, я лишь на секунду посмотрела в сторону стола, окружённого стульями, и тут же увидела человека в пледе. Того, что спас меня и привёл сюда. Но подойти к нему я так и не сумела, потому что он исчез, едва я только успела подняться. Исчез так, как исчезают видения на рассвете или миражи в закатном зареве пустыни. Я прикоснулась к стулу, на котором он сидел и ощутила, что его поверхность тёплая:

-Значит он, всё-таки, был здесь... - Подумала я вслух и медленно опустилась на уютное деревянное седалище. Стул оказался очень удобным. Потом я посмотрела на стол прямо перед собой. На этом участке карты искусной рукой мастера был вырезан лиственный лес — множество меленьких листочков на кронах мелких деревьев, пахнущих вечерней влагой. Я прикоснулась к этому резному лесу своей ладонью и тотчас оказалась в настоящем лесу. Рыжий луч заходящего солнца, пронизывая мясистые листья зелённых дубов, щекотал мои щёки. Отовсюду текли запахи лесной жизни. Пахло грибами, травой, влажным мхом, клевером и много ещё чем. Я слышала, как поёт-заливается ручей совсем близко. Слышала птиц, спрятавшихся в древесных ветках, но главное я слышала шаги человека, след которого и чьё присутствие ни за что не хотела бы потерять. Скинув с себя пальто, мокрое и потому очень тяжёлое, я бегом побежала по следу идущего впереди. Я настигла его у зеркальных вод тихой речушки, укрытой ивами, но не успела окликнуть его. Сон кончился. Я проснулась в своей кровати, в своей комнате, в реальности своего мира...

03.03.2015г., г.Н.-Ф., ЮНиС

Cон четвёртый. Дом забытых времён

сон 4

Дом забытых времён

Дом, который мне снится, наверное можно отыскать в любом городе, в старинной его части. Это ветхие дома с почерневшими от времени стёклами крохотных окон, с обсыпающимися стенами, с низкими крышами. Они могут быть или деревянными, или каменными и они могут быть заброшенными, а могут быть заселёнными, но все они непременно «говорящие». Мимо такого дома нельзя просто пройти, не остановившись или, хотя бы, не окинув его беглым взглядом, потому что есть в старине таких домов нечто притягательное, волнующее, не понятное...

Призрачный дом из моего сна в два этажа ростом. Он был выложен добротным красным кирпичом и заделан штукатуркой, которая от времени почти вся по отваливалась. На голове здания лежит замшелый и потрескавшийся шифер. Окна второго этажа все наглухо заколочены так, что кажется, будто здание-призрак надело на все свои верхние окошечные глаза забавные деревянные шоры, как-бы прячась от дневного света. Зато нижние окна дома, вросшие в асфальт, подозрительно поглядывают на Божий мир и даже иногда поблёскивают сквозь ржавые прутья решёток своими матовыми от пыли стёклами.

У моего старинного дома два узеньких подъезда с задней стороны. Один из подъездов, тот что ближе к проулку, имеет железную, запертую на два больших навесных замка и недавно выкрашенную в зеленовато-голубой цвет, дверь. На ржавых скрипучих петлях дальнего подъезда, чей бетонный козырёк-огрызок прячется под большой черёмуховой веткой, едва висит-держится старая-престарая деревянная дверь — почерневшая, растрескавшаяся и вся в чёрных щелях. Эта дверь никогда не закрывается. Всегда оттопыренная, она при малейшем дуновении ветерка, по временам заглядывающего сюда без всякого повода, болтается из стороны в сторону и протяжно скрипит, распугивая бродячих собак и кошек.

Приходя сюда, я люблю задержаться перед этой дверью и наблюдать за ней, слушая её голос. Потом, едва проникнув внутрь, я не без труда как-бы втаскиваю эту дверь в подъезд, осторожно облокачиваю её на стену за косяком и она замолкает, прислушивается, приглядывается и ждёт. Ждёт того, что будет дальше? А дальше я поднимаюсь по шести полуразрушенным ступенькам и попадаю на небольшую лестничную клетку первого этажа, с которой, помимо лестницы наверх, расходятся три тесных коридорчика - налево, прямо и направо. Я заворачиваю направо и спускаюсь вниз. Ступенек в правом отростке подъезда немного, всего четыре, но они удивительным образом становятся очень долгими, а тесные стены образуют очень длинный коридор, едва подсвеченный маленькой лампочкой времён моего прадедушки. Эти четыре ступеньки я пробегаю не быстро, замечая, что с каждым моим шагом внутренность подъезда обновляется прямо у меня на глазах! Выцветшая и облупленная краска нарастает и свежеет. Отвалившаяся штукатурка заделывается сама собой и отбеливается удивительно белой известью. А узенькая деревянная дверь, перед которой я оказываюсь вплотную, спустившись на крохотный пятачок с четвёртой узенькой ступеньки, оказывается абсолютно новёхонькой. Вид этой двери напоминает мне плитку молочного шоколада, хотя это странно, потому что она имеет кремовый оттенок и поделена всего на два «аппетитных» квадрата, но именно поэтому эта дверь мне кажется невероятно «вкусной» и притягательной! Дверь не заперта и открывается, едва я только касаюсь её. Открывается она внутрь. Я словно проваливаюсь в задверной мир и сразу же оказываюсь на небольшом выступе, г-образно окаймлённом деревянными перилами на железных тонких и кривых прутьях, утонувших в сером веществе бетонной плиты, заботливо застеленной широкой дорожкой, связанной из цветастых лоскутков разнообразных тряпиц. Задержавшись на мгновение, я беглым взором окидываю помещение. В комнате светло и уютно. Чистый дневной свет, проникающий внутрь из трёх, близко отстоящих друг от друга, окон наполняет комнату, делая её более просторной, чем она есть на самом деле.

У среднего окна стоит небольшой круглый столик, но стоит он не в плотную к окну, а чуть поодаль от него. У самого же окна стоит стул, а на стуле сидит человек. Его лица я не вижу. Приглядевшись, я замечаю, что руки этого человека, который может быть и мужчиной, и женщиной, испещрены морщинками и они спокойно лежат на старой, пожелтевшей от времени, газете. Под газетой красуются ажурные узоры ослепительно-белой, очевидно вязаной крючком, скатерти, покрывающей зелёное сукно старенького, но хорошо сохранившегося стола. Ещё я вижу, что на человеке, сидящем спиной к окну, вязанный свитер приятного серого оттенка и этот свитер вполне могли бы надеть как мужчина, так и женщина. Ещё я замечаю на худощавых плечах молчаливого человека у окна серо-коричневый плед в чёрную клетку, который тоже не мог мне намекнуть, кто же передо мной? Под столом я видела ноги в калошах и всё время силилась определить кто за столом — старая женщина или старый мужчина, к которому я пришла и который ждал меня? С этим беззвучным вопросом я и спустилась в комнату. Я поздоровалась и человек одарил меня улыбкой — доброй, успокаивающей. Оглядев комнату, я остановила свой взор на громоздком старинном комоде, украшенном вязанной салфеткой. На комоде стоял большой чёрный будильник с огромными цифрами на циферблате без стекла. Этот часовой механизм так громко тикал, что по массивным стенкам деревянного комода к самому полу стекала лёгкая дрожь. Помню, я взяла этот объёмный диск измерения времени обеими руками и не без труда оторвала его от комода, едва удерживая — до того он был тяжёлый и громоздкий. Удивительные ощущения наполнили всё моё существо, протекая мощным импульсом через всё тело - от кончиков пальцев в глубину сердечной мышцы. Чудилось, что этот механизм вовсе не будильник, но нечто живое. Почему-то я подумала про сердце. Про сердце этого мира, где я сейчас нахожусь. Этот тикающий предмет излучал тепло и от него исходил импульс жизни. Я чувствовала, что в моих руках не мёртвый механизм, но нечто живое, принявшее понятную мне форму...

В конце концов я перенесла будильник на стол, за которым сидел некто, и, поставив его перед собой, прильнула к нему, вслушиваясь в его мерное тиканье:

-Грустишь? - Звучал голос старинных часов в моём сознании.

-Тоскую, - отвечала я, поглядывая временами на мир за окном, - не хочу возвращаться, - поясняла я своё чувство кому-то, чей голос слышался внутри меня так же явственно, как слышим мы голоса тех, с кем живём и кому небезразличны, - Хочу остаться здесь...

-Не твоё время, - не то тикали часы в ответ, не то отвечал голос того, кто сидел рядом и чьего лица я не видела как бы не старалась.

-Можно погуляю? - Поднявшись, посмотрела я на окно слева с большой форточкой.

-А я могу запретить? - Ответствовал мне добродушный голос.

Я поднялась с несвойственной мне лёгкостью, точно была бестелесна, и словно бабочка про порхала по всей комнатушке, разглядывая её содержимое. Все предметы, находившиеся здесь, были очень старыми, но в очень хорошем состоянии. Все они были мне знакомы и о чём-то напоминали. О чём-то, чего я не помнила, но к чему стремилась каждую минуту своей жизни. Каждый ажурный узор вязанных салфеток и угольников толстобоких подушек виделся мне виточком чьего-то прошлого, как-то связанного со мной. Каждая книжка, растолстевшая от бремени пролетевших над ней времён, была знакома мне в лицо и я наслаждалась осколками памяти о том, как когда-то давно я своею мыслью ходила по их мирам, аккуратно следуя по лабиринтам увлекательных слов. Даже паутинка пыли в дальнем углу комнаты, спрятанная под кроватью, казалась мне колыбелью воспоминаний...

-И всё-таки я пойду! - Задержавшись у стола, решительно сказала я.

-Иди, но обязательно возвращайся! - Тонкие пальцы старческих рук волнительно теребили паутинку вязаной салфетки, - Не задерживайся... Вечереет...

Я ничего не ответила, лишь молча кивнула головой. Потом я завела будильник на без четверти пять и подошла к окну с форточкой, распахнув которую, до пояса высунулась наружу.

Слева я увидела большую водосточную трубу ярко-оранжевого цвета и, глядя на неё, я испытывала какой-то детский восторг. Вспомнились звенящие прозрачные ручейки и деревянные кораблики, плывущие по мостовой. Вспомнились острова-камни между ними, по которым я ступала босыми ногами, догоняя свой кораблик.

Сейчас тут было сухо и немножко пыльно. К ладоням рук налипла серая дорожная пыль, а чуть дальше от окна взад-перёд прохаживались важные господа в шляпах и серых костюмах со своими дамами. Они были абсолютно реальными и одновременно призрачными. До меня доносились их голоса, я с упоением слушала отрывки их разговоров, чётко представляя в своём сознании предмет беседы, в которую мне украдкой посчастливилось вникнуть. Мне нравились одеяния людей, эпоха которых давно миновала. Мне нравились нищие, у которых был свой мир, ещё более богатый и таинственный, чем у тех, кого называли господами и дамами. И странное дело! Я могла как-бы проникать внутрь любого прохожего и воспринимать его действительность его же чувствами! При этом я оставалась сама собой и человек, проницаемый мною, тоже оставался при себе. Я чувствовала боль утраты и радость приобретения, волнение страстного порыва и осознавала тщетность бытия. А потом звенел будильник...

Он звенел так громко, что моё тело словно наливалось свинцом и я с трудом передвигалась. Оказавшись у настежь раскрытой форточки окна, вросшего в мостовую, выложенную булыжниками, я падала в беспамятстве, а когда открывала глаза, то оказывалась в реальности своего времени, в жилище своего мира на своей кровати в кругу своих родных и любимых людей...

12.01.2015г., г.Н.-Ф., ЮНиС